С «Охотником» мы договорились встретиться в Самаре во время моего отпуска. Он как раз приехал из госпиталя и ожидал отправку за «ленту» со дня на день. Встретиться не получилось. «Ничего, – позвонил «Охотник», – там пересечёмся».
Через два месяца он погиб. Как мне рассказали, «Охотник» вместе с товарищем получил ранение, шёл на эвакуацию и умер у тоннеля. Я знал, что его не вытащили, и шёл к этой точке с призрачной надеждой его найти. Правда, надежда была именно что «призрачной», так как за несколько месяцев боёв то место было буквально перепахано.
Пробегая к тоннелю по краю посадки, я краем взгляда увидел мёртвого бойца, который сидел, привалившись спиной к стволу дерева и раскинув руки. Лица особо видно не было, разве только заметил, что у него глаза были открыты. Картина была и страшная, и красивая одновременно. «На обратном пути нужно будет сфотографировать», – подумал я. Но на обратном пути я этого бойца… не нашёл. И тропинка была та же, и мертвецы лежали те же самые. Но запомнившегося бойца не нашёл. Странно, но его там не было. Или я его почему-то не увидел. Хотя погибший своей позой выделялся и сидел почти рядом с тропинкой. В общем, не знаю, как это объяснить. Чудеса на СВО, да и только.
Пока возвращался, думал о нём. Почему-то жутко расстроился. И расстроился даже не потому, что не снял, а из-за осознания собственной творческой деформации: вроде смерть, а я думаю про красивый и эффектный кадр.
Сегодня встретился бывшим сослуживцем «Охотника» и снова спросил об обстоятельствах гибели друга. Повторив то, что я в принципе знал, сослуживец добавил: «Да он там у тоннеля так и сидел, привалившись к дереву. Приметно очень».
У моего товарища, который участвовал в беседе, вытянулось лицо. Он историю моего похода и «исчезнувшего» мертвеца знал и сразу понял, о ком идёт речь.
Как «Охотник» и обещал, мы «пересеклись».
Покойся с миром, друг.